Упоминание характера его посольских полномочий, заставило Дамьена поморщиться и тяжело вздохнуть, в который уже раз за последние минуты.
- Большей частью, чтобы наладить торговые отношения между странами. Еще во время пребывания здесь прошлого посла, во Францию были отосланы образцы производимых в ваших краях тканей, в частности шелк и, еще, кажется, специи. Наш король – большой оригинал и, его заинтересовали товары, привезенные из Персии. Поэтому, я сейчас имею счастье, находится здесь.
Дамьен чуть наклонил голову, совершая своеобразный поклон и, грустно улыбнулся, как бы говоря, что лично он бы предпочел быть кое-где в другом месте, но служба интересам своего государства – превыше всего.
Отчего-то припомнились таинственные бумаги, которые, он, уходя из комнаты, надежно припрятал и в который раз задался вопросом – что в них? Уже не первый раз у посла возникала догадка, что все его торговые полномочия – не более, чем прикрытие для миссии, сущность которой изложена в тех бумагах и, узнать которую ему суждено лишь после личной встречи с шахом. Возможно ли, было, что все дело в неурядице из государств со Стамбулом? Великая Порта стала слишком реальной угрозой для жизни обитателей Средиземноморского бассейна и прилежащих стран. И, если Дэвил не ошибался, Персия тоже весьма не довольна подобным их выдвижением. Так, может быть, часть истины кроется в этом?
Оборвав свои измышления на полумысли, Дэвил с некоторым, смущающим его, интересом принялся краем глаза наблюдать за обустройством принца, пытаясь уверить себя, что просто интересуется узором ткани, из которой сделан халат принца.
Да-да-да, именно так…

Дэвил брезгливо сморщился.
- Рабов? Я, что, по-вашему, похож на работорговца?
В памяти всплыли те несчастные, что были прикованы на увиденной им каком-то восточном порту турецкой  галере и, смрад их тел, и, дикие лица, практически лишенные человечности. Не то, чтобы Дамьен не знал, не видел примерно то же самое на родине, нет, конечно, просто те люди, своей необузданностью произвели на него большее впечатление, чем все каторжники Франции вместе взятые. Но, если отбросить его сугубо личное отношение к данному виду рабочей силы, Дамьен должен был признать, что поставка этих несчастных для нужд различного плана – основная статья дохода слишком много числа «торговцев».
Отведя взгляд в сторону, словно его поймали на чем-то нехорошем, Дэвил пожал плечами.
- Я солдат, Ваше Высочество, а не торгаш, - в душе поднялась какая-то обида, хотя Дэвил не мог бы с уверенность сказать – на что и из-за чего, -  Не стоит требовать от меня пояснения каких-то особенностей в отношениях наших стран. А, что до предметов торговли, круг их был установлен еще моим предшественником по согласованию с вашим отцом, шахом. Так, что, я выступаю скорее, как гарант выполнение заключенных ранее договоров, а, не, как их разработчик.
Усталая усмешка. Дэвил прекрасно понимает, какой вывод можно сделать из всего сказанного. Но, он не настолько бесполезен, как кажется. Или, это просто ему хочется так думать?

Иронично изогнутая бровь как бы говорит: «Неужели? Да, вы просто открыли мне глаза на происходящее!». Дэвил пожал плечами и постарался ответить как можно более безразлично:
- Более того, Ваше Высочество, полагаю, есть немалая группа людей, которая как раз сделает все, чтобы я стал тем жертвенным агнцем,  который ляжет на алтарь добрых отношений меж нашими странами.
Чуть понизив голос, словно сообщал какую-то тайну и, сморщив нос, произнес:
- Меня, видите ли, несколько недолюбливают при дворе, - отрывистый смешок при оставшихся совершенно холодными глазах – как лучшее доказательство того, что посол сказал чистую правду.
- Вся разница меж нашими крестьянами и вашими рабами заключается в том, что наши – не носят кандалов, не живут под вечным дамокловым мечом быть проданными и отправленными далеко от родины и, вообще, относительно свободны. Что же до уровня бедности, то он примерно одинаков, как в наших с вами странах, так и в других. Да, мы можем выставить нерадивого слугу на улицу, но мы при этом не отрубаем у него руки, ноги, не режем язык и не делаем его евнухом.
Пришедшая в голову мысль, что разговор их несколько не подобает разговору двух весьма влиятельных в пределах своих государств людей, заставила Дамьена задуматься о поиске новых тем для беседы, иначе такими темпами они скоро начнут обсуждать состояние экономики своих стран, а, оттуда недалеко и до военных дел, что было бы совсем ни к чему.
- Я никогда не стал бы рабом, - уверенный тон, заносчивый вид истинного дворянина, знающего цену себе, своим поступкам и словам, - Я предпочел бы смерть подобному позору.
Тема никак не хотела меняться, заставляя  Дэвила немного нервничать. Разумеется, он ничуть не беспокоился о том, что принц от слов о рабстве перейдет к действиям – это ему даже не пришло в голову. Как можно превратить в раба посла дружественной страны? Смешно и нелепо, тем более, что принц кажется совершенно нормальным, цивилизованным человеком, несмотря на всю диковинность его рассуждений, что, вызвано, впрочем, исключительно его воспитанием в соответствие с восточными традициями.     
- В каждом обществе есть те, которые добиваются желанных целей любыми путями…Те, которые играть по правилам считают неприемлемым для себя, за что в итоге и платятся куда большей ценой, чем та, которой они достигли желаемого. Женщины, мужчины, дети…без разницы…Если у человека нет даже зачаточных понятий о чести, он может позволить себе делать что угодно и как угодно.
Дамьен усмехнулся и раздраженно передернул плечами.
- Это не снобизм и не высокомерная попытка нравоучения, нет. Совсем нет. Я просто искренне недоумеваю – как можно ради какой-то эфемерной выгоды поступиться своей честью? 
А, ведь, меня всегда считали именно таким…Да…Но, принцу об этом знать не следует, ни к чему ему это… 

Отвлекшись на мгновение, на созерцание скользящего по губам языка принца, Дэвил растерялся, поняв, что потерял нить разговора. Чуть нахмурив брови, взглянув на собеседника, чувствуя, что ему был задан какой-то вопрос, несколько иной, чем тот, который он успел услышать – о короле.
Стараясь не вспоминать о видении, которое теперь, наверняка, будет его преследовать длительное время, Дамьен вздохнул и сухо бросил:
- А, как народ должен относиться к королю? Исключительно, как к королю – первому, после Бога на земле Франции. Не нам судить его дела.
Неужели, принц действительно рассчитывал на рассказ о реакции французов, в один прекрасный день узревших неприятельскую армию у стен Парижа, или о женщине, которая вертела королем как хотела? Дэвилу не верилось, что именно этого от него ожидали, хотя, вероятнее всего, эта информация давно уже просочилась и в Персию, миновав Средиземноморье в цепких лапках памяти итальянских сплетников. 
Обхватив себя руками, Дамьен понял, что начинает дрожать. То ли, это сказывались последствия употребления кальяна, к которому посол не привык, то ли что-то иное вызвало это состояние, от которого на обычно бледном лице Дэвила проступило несколько красных пятен – признаков лихорадки.
Подтянув к колени к груди, Дамьен оперся о них подбородком. Надеясь, что принцу не заметно его состояние, которое по здравому размышлению посол отнес все-таки не к результату кальянокурения, попытался взять себя в руки, хотя уже понял, что это вряд ли получится, пока принц смотрит на него таким проницательно-завораживающим взглядом. Как назло в памяти опять всплыло видение розовой плоти языка, проскальзывающего меж неплотно сомкнутых губ принца. Нелепая мысль о том, каковы на вкус эти губы, заставила Дамьена вздрогнуть.

Стараясь не смотреть на принца, Дэвил аккуратно принял из его рук чашку и уткнулся в нее носом, рассматривая ароматное содержимое. Не смотря на то, что слова принца были им прекрасно расслышаны, найти в себе силы ответить, Дамьен не мог, переживая, что голосом выдаст гораздо больше, чем уже выдал.
Чтобы не показаться невежливым, Дамьен занялся лекарственным напитком, всей душой надеясь, что от нее ему не станет плохо так, как было после кальяна. Недолгое пребывание в Персии полностью уверило посла, что местная флора, а, скорее всего и фауна, совершенно не подходит для его организма и чудом будет то, если он выберется отсюда живым и относительно здоровым. 
Прошептав благодарность принцу за оказанную заботу, – самое большее, что смог из себя выдавить посол – снова занялся чашкой, пытаясь успокоиться и не выглядеть таким, должно быть, очень странным, раз даже принц всполошился.
Мысль о том, каким меры мог бы принять принц, скажи он ему, что на самом деле его так взволновало, заставила Дамьена покраснеть. Впрочем, в тот же момент все краски лица снова заменила бледность, едва Дэвил подумал о возможном смысле последних слов принца – посол загостился у венценосной особы, а, тот, по каким-то причинам не может сказать ему об этом прямо. Вскинув глаза на принца и снова отведя взгляд в сторону, постарался, как можно более твердым голосом произнести:
- Со мной все в порядке теперь, Ваше Высочество. Извините, за доставленное беспокойство. Все уже хорошо…
Отставив чашку в сторону, поднялся с пола и с тщательностью, несколько преувеличенной, разгладил складки одежды. 
- Я, наверное, уже злоупотребляю, вашим гостеприимством…Вы заняты, наверняка, а, я вас отвлекаю пустой болтовней. Теперь, вы видите, - со мной все в порядке, а, потому, можете более не беспокоиться и вернуться к своим делам...   
Нервная улыбка кривит губы посла, а внезапно отказавшие голосовые связки выдают лишь шепот:
- Благодарю вас за проявленную заботу и интересную беседу, не смею больше надоедать вам…

Трудно сказать, какое из чувств, сражающихся в душе Дамьена за лидирующее положение, было на самом деле сильнее – волнение или успокоение от того, что это все-таки произошло. 
Кровь отхлынула от сердца, а, само оно ухнулось куда-то в ноги, мешая твердо стоять на полу, лишая возможности двигаться. Ладонь обвивает шею принца, словно стараясь, не утрать связь с реальностью, проверяя, что все происходит на самом деле, пытаясь не дать ослабшему телу упасть.
Дэвил никогда не был ханжой и о чувствах, которые нередко пробуждал в лицах одного с ним пола, прекрасно знал и, научился реагировать соответственно. Впрочем, между временем, когда он заставлял себя что-то изображать в таких ситуациях, и сегодняшним днем была настолько огромная пропасть, что Дэвил, порой, сомневался, было ли в действительности то прошлое, о котором он сохранил лишь смутные воспоминания.
Безропотно дав перенести себя на кровать,  Дамьен чуть выгнул спину, ближе приникая к принцу. Полуприкрыв глаза, что бы в них не так явно отражалось вожделение, Дэвил со всей страстью, на которую был способен, отвечал на поцелуи принца.
В глухо бившемся сердце родился и умер маленький страх – не слишком ли символично началось жизнь на Востоке?
Издав тихий протестующий стон, попытался вывернуть запястья из стального захвата принца – Дэвил слишком ценил свободу действий в постели. Похоже, Его Высочество было об этом несколько иного мнения.

Задыхаясь, уже не скрывая нетерпеливые стоны, Дамьен позволил себя раздеть, жалея лишь о том, что он сам лишен такой же свободы действий  в отношении принца. Совершенно сумасшедшие поцелуи, кружили голову, заставляя Дэвила распаляться все сильнее, уже буквально жаждя добраться до тела принца. А, невозможность этого заставляла желание увеличиваться в геометрической прогрессии. 
Лежа на животе, уткнувшись носом в шелковую подушку, Дамьен дрожал от через чур возбуждающих прикосновений губ принца к затылку – пожалуй, самому чувствительному месту на теле посла. Прикусив губу, повернул голову так, чтобы волосы спадали на одну сторону, освобождая доступ к хрупкой шее.
Рука сжалась на покрывале, а, тело подалось чуть назад и вверх, открывая доступ к самому сокровенному.
Давно Дэвил не мог припомнить себя в таком возбужденном состоянии. Возможно ли, что в кальян или чай были все-таки добавлены некие специальные ингредиенты? Афродизиак, возможно? Впрочем, Дамьена это волновало сейчас мало. Куда, как сильнее,  его интересовал принц, умелыми движениями начавший подготавливать его акту, неизбежно долженствующему последовать за игрой его пальцев, от которой в глазах Дамьена потемнело и отчаянно захотелось закричать от восторга.
Резким рывком насадиться на Ильриана, прокусив до крови губу в дикой попытке сдержать крик – то ли боли, то ли наслаждения. Последовавшее за этим шипение, перемежавшееся отрывистыми словами на родном окситанском, говорило скорее о едва сдерживаемой страсти француза, который в пароксизме наслаждения не замечал даже весьма ощутимый укусов.
Прогнувшись в спине, Дамьен еще сильнее вцепился в покрывало, выдав громкий стон, нисколько не заботясь о том, что слуги наверняка подслушивают под дверями и скоро об этом «происшествии» будет знать если не весь дворец, то те, кому  знать положено, точно.

Дэвил вскрикнул, чувствуя, как одновременно с блаженной расслабленностью организма приходят весьма болезненные ощущения, словно с него снимают скальп. Подавшись назад, насколько мог, приникнув к принцу так тесно, как было возможно, со все еще откинутой назад головой и волосами, спутанными в руке Ильриана, Дамьен протяжно застонал, выражая свое разочарование в столь быстро наступившей развязки.
Прикрыв глаза, дернул головой в сторону, настоятельно требуя освободить волосы из захвата и, тем самым сменить неудобную для шеи позу.
Безумие последних минут потихоньку начало спадать, вызывая в теле какую-то нервную дрожь и усталость.
Тихо рассмеявшись, Дэвил выскользнул из рук принца и, потянувшись, лег на кровать, лукавым взглядом посмотрев на Ильриана, однако ничего не сказав. К чему тут какие-то разговоры? Да, и о чем?
С выражением крайнего удовольствия на лица, Дамьен согнул левую ногу в колене и подтянул ее к животу, в такой положении оставшись лежать, полностью доступный для обзора.